Космос за дверью. Рассказы и повести - Сергей Глузман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не совсем еще, – ответил доктор, усаживаясь на снег рядом с ней – Вон видишь окно на первом этаже. Ты там лежишь. За тебя дышит машина.
– Раз еще не умерла – значит, уже скоро, – сказала Лена, словно не слыша его слов.
– Не знаю, – пожал плечами доктор. – Посмотрим.
– А как вас зовут? – спросила она.
– Саша, – ответил доктор, – И не надо на вы, здесь так не принято.
– Хорошо, – сказала Лена. – А что ты вообще тут делаешь?
– Дежурю, – ответил Саша.
– Ты же вчера дежурил.
– Вчера я в больнице дежурил, – сказал он, – а сегодня здесь, на улице.
– Первый раз слышу, чтобы врачи по ночам на улицах дежурили, – проговорила Лена.
– Иногда дежурят, – сказал Саша. – Наши из реанимации все здесь бывают. Раньше и главврач дежурил, а сейчас перестал.
– Почему?
– Не знаю, разучился, наверное. Хотя раньше по нескольку суток тут сидел.
– Подожди-ка, – сказала Лена, разглядывая большой мусорный бак, который был виден сквозь докторскую фигуру. – А ты что, тоже прозрачный?
– Угу.
– Значит ты тоже уже почти в гробу?
– Нет, – сказал он. – Я просто сплю.
– Странно, – сказала Лена.
– Ничего странного, – спокойно ответил доктор. – Обычное дело. Дежурство как дежурство.
– А он знает, что ты здесь дежуришь?
– Кто?
– Ну тот, больничный
Саша пожал плечами.
– Догадывается, – наконец сказал он. – Но точно не уверен. Этого никто не может знать точно. Тем более, сны быстро забываются. Утром он еще что-то помнит, а днем уже нет. Днем у него голова совсем пустая.
– Ясно, – сказала Лена. – Я все поняла. Теперь можешь идти.
– Куда? – спросил доктор.
– Не знаю куда. Куда хочешь. Обратно спать.
– Я и так сплю.
– Послушай – сказала Лена раздраженно. – Ты мою записку читал?
– Читал, – ответил Саша.
– Для тебя, между прочим, писала. Чтобы ты не лез ко мне со своими электродами и разными дыхательными машинами. Понял?
– Понял, – сказал Саша.
– Ну так и иди отсюда.
– Не пойду.
– Ах так! – зло сказала она – Я сейчас закричу, что ты ко мне пристаешь. Тебя заберут и посадят.
– Кричи, – сказал Саша. – Все равно никто не услышит.
Она раскрыла рот и громко завизжала. Её крик растворился в вое ветра.
– Ну раз ты не уходишь, я сама уйду, – зло сказала она.
– Только в больницу, пожалуйста. Вон в то окно.
– Не пойду я в твою больницу.
– Ты сейчас больше никуда кроме больницы уйти не сможешь, – ответил он – Не готова еще.
– А что, у тебя уже уходили? – спросила она.
– Всякое бывало – неопределенно проговорил Саша.
– Когда же я буду готова?
– Возможно к утру. По крайней мере, я дежурю только до утра.
– Ну, раз так, тогда я буду спать.
– Нет, – резко сказал доктор, поднимаясь на ноги и глядя на неё в упор. – Этого делать нельзя. Замерзнешь.
– Испугался, – сказала она злорадно. – А я буду спать тебе назло. Чтоб ты от меня отвязался.
– Послушай, – сказал он, стоя над ней, – ты сама не понимаешь, что делаешь. Сейчас сделаешь глупость, потом долго будешь жалеть.
– Я уже тысячу раз обо всем пожалела, – зло проговорила Лена. – Понял, ты, градусник ходячий. Мне больше уже ничего не нужно. Ни городка этого промерзлого, ни больницы твоей дурацкой, ничего. Ты думаешь, я просто так этих таблеток нажралась, дурак ты безмозглый. Я ведь жить не хочу, понимаешь. Я уже такой боли натерпелась, что все твои электрические примочки, это – тьфу. У меня уже больше нет ничего, – она вдруг заплакала. – Вот как я тут голая сижу, и все. И больше у меня ничего нет. У меня пусто там, – она стукнула маленьким кулачком себе в грудь. – Я урод бесталанный. Глупый урод, которому не надо было на свет рождаться. Только меня никто не спрашивал, хочу я сюда или нет. А еще ты, тут со своими нотациями.
– Я понимаю, – сказал Саша, вздыхая, затем глянул на часы и снова уселся на снег.
– Что ты на часы-то смотришь? – сказала она, вытирая слезы – Считаешь, сколько тебе еще здесь со мной сидеть. Могу тебя обрадовать – недолго.
– Пока ты здесь, я никуда не уйду, – угрюмо ответил он.
– Ну и сиди, как идиот. А утром проснешься и скажешь – ну и бред мне снился.
– Не скажу, – ответил Саша. – Я уже такого на этих дежурствах насмотрелся…, – и он только махнул рукой.
– Ну хорошо, ну скажи мне, ты что – священник, чтобы ко мне в душу лезть? Ты что, все знаешь да? Может ты святой, – спросила она со злой усмешкой – Ах ваша святость, разрешите вам ручку поцеловать. Да? Может тебе кланяться надо? Может на колени перед тобой стать? Так ты скажи только.
– Нет, не святой, – сказал Саша.
– Тогда откуда ты все знаешь, раз ты не святой, а такой же идиот, как и все остальные?
– А я и не говорю, что все знаю, – сказал Саша.
– А чего тогда меня пугаешь: пожалеешь, пожалеешь.
– Видел потому что.
– Что ты в своей вонючей больнице видеть мог, кроме анализов, да клизм?
– Видел, – повторил Саша упрямо.
– Ну что, что ты там видел – ангелов, чертей?
– Я не знаю, что, – сказал Саша. – Ты думаешь, они тебе представляться будут. Добрый вечер, моя фамилия Вельзевул. Прошу любить и жаловать. Если понадоблюсь, не затруднитесь по телефончику позвонить – 666. Прямо в ад попадете. Там меня каждый знает.
– Глупости все это, – сказала она – Бред сивой кобылы. Ты наверно клей нюхаешь – «Момент». Или наркотой колешься. Тебе, небось, и далеко ходить за ней не надо. В больнице все под боком.
– Дура – сказал он.
– Была дура, да вся вышла. Я раньше тоже во всё верила. Что мне не скажи, в то и верила. И в чертей, и в ангелов, и в высшую справедливость. А сейчас не верю. Потому что нет ничего – понимаешь. Ничего этого нет. Я когда экзамены в театральный сдавала, я ведь к ним, как к людям. Понимаешь. Я им стихи читала. А они…
– А что ты им читала? – спросил Саша.
– Да, ерунду всякую.
– Ну, прочти.
– Зачем тебе?
– Надо, прочти.
– Ну на, – сказала она – Только отвяжись, – она медленно поправила прозрачной рукой челку на лбу и произнесла – Хуан Рамос. Без названия, – зачем помолчала немного и заговорила глядя в темноту неподвижными глазами:
Ночь
устала
кружиться…
Сиреневых ангелов стая
Погасила зеленые звезды.
Под фиалковым пологом даль полевая
проступила, из тьмы выплывая.
И вздохнули цветы
и глаза разомкнули.
И запахла трава луговая.
И на розовой таволге – о, белизна тех объятий,
полусонно слились, замирая,
Как жемчужные души
Две юности наши
Возвращаясь из вечного края.
– Хорошие стихи, – сказал Саша, когда она замолчала.
– Дрянные, – ответила она – А ты знаешь, что мне этот лысый режиссер из комиссии сказал? Ну не мне прямо, а комиссии. Но я все слышала. Я ведь прямо перед их столом стояла.
– Что?
– Сказал, что у меня фактуры нету. А и те закивали, как китайские болваны.
– А что это такое?
– Что?
– Ну фактура эта.
– Дурак ты, а еще доктор.
– Может быть.
– Фактура – это… Ну в общем если б я переспала с ним, то у меня все было бы. И фактура, и фигура, и все остальное.
– Он тебе что, предлагал?
– Нет, но мне девчонки говорили – самое верное средство. А я гордая была. Решила, если у меня талант есть, я и так поступлю. А таланта-то и не оказалось.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда. Раз поперли меня, значит, нет ничего. Понял? Ничего нет. И что тебе за охота с уродом разговаривать. Без фактуры.
– Меня твоя фактура не интересует.
– А что тебя интересует? Ну скажи что? Вас же всех только одно и интересует. А меня даже и пощупать нельзя. Я вон совсем прозрачная стала.
– Я тебя щупать и не собираюсь, – сказал Саша. – Я на работе.
– Ну и сиди, дурак, на своей работе, – ответила она и снова заплакала. – Ну скажи, чего ты ко мне пристал?
– Нужно так. Я и сам этого толком объяснить не могу. Просто знаешь, на реанимации много умирает. У нас заведующий отчет делал – тридцать шесть процентов умирает от всех поступивших.
– Так вы таким способом решили план выполнять? – спросила она с издевкой – Кто-то повышает поголовье скота, а вы по улицам как привидения шастаете и поголовье живых пациентов повышаете. Мало того, что там издеваетесь, – она кивнула на больничные окна – током бьете, так и здесь от вас житья нет.
– Ты ничего не понимаешь – сказал Саша.
– А что я такого понимать должна?
– А то, что когда человек умирает, он не умирает вовсе, а куда-то проваливается.
– Ну и пусть.
– А когда ты совсем рядом, когда все это прямо на твоих глазах происходит, то и ты тоже туда заглянуть можешь.
– Куда туда?
